Следующий дед по прозвищу Дядька, к которому я попал после ухода Степаныча, то есть в 1986 году, в первый же день сказал мне:
— Знаешь, у Суворова была наука побеждать?
Конечно, я знал. Хотя, честно признаюсь, до сих пор не нашел, что говорил сам Суворов, все только чьи-то пересказы.
— А с чего она начинается? С Науки думать! Победу надо готовить, а чтобы ее подготовить, надо подумать, — важно завершил он. — Будем изучать Науку думать.

Я внутренне засмеялся, такой напыщенной показалась мне эта тирада, да еще в устах толстого деревенского старика. К тому же я тут же вспомнил доставшиеся мне от собственного деда — бывшего уездного писаря — записки. Две амбарные книги фантазий об истории Руси, которые я, как историк по образованию, без смеха не мог читать. И даже стыдился. Наверное, будет что-то подобное и с деревенской наукой думать, — решил я, — и приготовился терпеть скучную и пошлую болтовню.

Терпеть мне пришлось целых два года. Причем, в отличие от Степаныча и даже Похани, Дядька любил объяснять и был разговорчив, как деревенский Сократ. И говорил он так, что у меня дух захватывало.

Я, было, попытался тайком его записывать на диктофон, чтобы ничего не упустить, поскольку в открытую никто из них не разрешал ни записывать, ни снимать. Но пока у меня работал во внутреннем кармане диктофон, Дядька поил меня чаем и болтал о разной чепухе, а как только пленка заканчивалась, вскоре снова приступал к учебе.

Я долго не мог понять, как это он чует, и даже сдался и перестал брать диктофон с собой раньше, чем понял. Надоело тратить часы на то, чтобы пережидать, пока он не начнет работать. И лишь через несколько месяцев, глубже поняв Науку думать, я вдруг прозрением сообразил, что ему тоже не нравилось пережидать, пока не начну работать я!
Ведь мое сознание откровенно было занято не тем, что я впитывал учебу, а тем, что я следил за диктофоном и еще делал все, чтобы Дядька не заметил, что я его записываю, нарушая договор. Иначе говоря, пока я тайком писал, я не учился. И он, видя это, не учил, поскольку ни он и никто из этих старых мазыков вообще не тратили ни мгновения на пустые разговоры. Они либо передавали какой-то дар из сознания в сознание, либо наслаждались жизнью.

Кстати, именно тогда Дядька показывал мне, что такое открытость и закрытость сознания, что я не связал сразу с собственным состоянием. Хотя при этом был очень уверен, что уж думать меня в деревне не научат. Все-таки я человек образованный, да и поумнее других буду!..

Очень немногие из современных умных и образованных людей знают, что такое думать, даже в самом общем виде, на уровне ответа: думать — это решать задачи выживания. Еще меньше людей могут рассмотреть, что любые задачи, которые мы решаем в жизни — это задачи выживания. А дети в школе, решая математические задачи, не решают математические задачи, а делают все, чтобы выжить. Ну, а когда они «увлекаются» математикой, решив стать математиками, это означает, что они избрали решить всю свою жизнь с помощью орудия выживания, называемого математическое сообщество.

Но это психологический уровень понимания того, что мы называем думать. А Дядька рассказывал об этом глубже. Он просто видел сознание целиком и все его содержания в отдельности. Он видел отдельные образы и мог на них воздействовать, прямо прикасаясь к ним руками. Хотя, руками он, конечно, прикасался лишь для наглядности.
Сразу хочу снять излишнее недоверие, сказав, что многие из его работ я повторял на семинарах по русской этнопсихологии и они доступны в видеоматериалах и в Училище русской народной культуры, и в Академии Самопознания, где Наука думать сейчас преподается.

Но чтобы не поверить, а понять, как это делается и что это такое, нужен рассказ поподробнее. В предыдущих главах я записал свои воспоминания о том, как мне дали почувствовать, что сознание — это, условно говоря, тонкоматериальная среда, поле, как говорят современные физики. А также то, что на сознание можно воздействовать, будто на некую разлитую в пространстве жидкость. Думаю, что изрядная часть народного колдовства, а именно, всякие виды чародейства и морока, то есть очаровывание и обморачивание, использовали именно это качество сознания. Во всяком случае, я собрал немало материалов, подтверждающих это. Но это использование. А у мазыков была, можно сказать, собственная наука или теория сознания. Именно ее-то и раскрывал Дядька в своей Науке думать.

Как я уже сказал, мазыки не только видели и ощущали сознание, но также видели они и его содержания. Считалось, что человек не только имеет различные содержания — образа, — но и орудия управления ими. Эти орудия назывались составом или устройством сознания. Хотя словом «состав» чаще обозначали устройство, имеющее наполнение, то есть вместе с содержанием. А когда речь шла только об устройстве, то содержание как бы не учитывалось. Все устройство делилось на то, что создает образы из впечатлений, на то, что их хранит, то есть память, и на то, что обеспечивает работу Разума. Не буду рассказывать всего, этому придет время, когда я буду писать о Науке думать.

Расскажу только о том орудии, которое обеспечивает думание.
Оно называется Мережкой и находится в точности там, где на христианских иконах рисуют нимб у святых. Более того, Дядька, объясняя устройство Мережки, брал икону с изображением Николая Угодника по грудь. Нимб у него был большим, и было очень хорошо видно, что в него крестом вписаны две параллельные линии, делящие весь круг на 9 клеток.

Срединная приходилась на лицо и была не прорисована как квадрат. И Дядька сказал, что она круглая, как глаз, и называется Око или Оконце. Через него мы и смотрим в мир. Верхняя клетка, надо лбом, называлась Чело. Две боковые рядом с ней — Виски. Две средние — Щеки. Про две под ними Дядька, прикасаясь к моему лицу, сказал так:
— Вот здесь у тебя бачки. Вот эти бачки вместе с горлом называются Подпол. Но Пол ниже — вот эта нижняя ячейка. А боковые — это Под.
Под — это кирпичное дно русской печи, на котором лежат дрова и горит огонь. А пол — это половые части.
— Поэтому, — добавил он, — на иконах этой части нимба и нет. Святым о поле думать не полагалось. А ты, если только задумаешься о том, что в этой ячейке, то сразу и провалишься к своим половым делам. В ней все, что у тебя связано с полом.

Устройство Мережки таково, что все мысли о мире, а они — образы, поступают из памяти в одну из ее ячей, затем передаются в Чело, а оттуда спускаются в Око, как на рабочий стол. Тогда мы с их помощью «думаем», то есть глядим на мир определенным образом: либо узнавая нечто, либо зная, как надо действовать. Все мысли распределяются по ячеям Мережки относительно равномерно, хотя у ячей и есть некоторая приспособленность к обработке определенных видов мыслей — как у нижней, например. Но когда недодуманных мыслей становится много, они собираются в ячеях в очереди и оттуда пропихиваются в чело, чтобы поступить на обдумывание, и быстро уходят. Но если человек пытается удержать какую-то мысль усилием, то лоб у него непроизвольно морщится. Именно про этот случай и говорится, что у него на челе отражается мысль.
Когда я впервые увидел эту картину, то непроизвольно рассмеялся, потому что уж больно эта работа Чела напоминала слайдпроектор, опускающий слайды в окошечко, через которое на них льется свет.
— О чем это ты? — Спросил меня Дядька вполне доброжелательно.
Я какое-то мгновение колебался, а потом махнул рукой на то, что могу его обидеть, и принялся рассказывать о слайдпроекторе.

Между тем Дядька поднял руку и приставил ее ладонью вверх мне ко лбу. Тут надо объяснить, что нимб Мережки проходит не посередине головы, где уши, а вынесен вперед, точно по той линии, по которой идет боковое зрение от глаз.
Это значит, что Чело находится прямо передо лбом. И вот он ставит свою ладонь мне ко лбу, и я забываю, что еще хотел сказать…
Дядька ждет какое-то время, а потом спрашивает так же ласково:
— Как, как называется эта штука?

Я ощущаю, что вот сейчас вспомню слово «слайдпроектор», что-то даже шевелится уже как смутный образ в моем сознании, но Дядькина рука слегка вздрагивает у моего лба, и пусто… Ни одного образа, нет даже слов, одно неопределенное мычание… Правда, пальцы еще шевелятся…

Я не буду рассказывать подробнее. Я повторял такие работы, и они за-сняты. А вскоре после Очищения мы по нашей учебной программе подойдем к Науке думать, и там я распишу все это подробнейше. Сейчас же я записал первое, что принесла моя память о том, как складывалось мое понятие сознания. Я был, что называется, и скептичен, и критичен. Но все мои интеллигентно-научные защиты обвалились. Не скажу, что сразу и начисто.

Я вспоминаю, что когда я впервые давал эти работы с мережкой на своих семинарах по прикладной психологии, я заново переживал весь ужас того, что я должен сделать. И я волновался. С одной стороны, мой вполне научный образ мира возрождался и кричал мне: все не так, мир устроен иначе, и сознание это то, что пишут в книгах! У тебя ничего не получится. Потому что нечему и получаться. Этого просто нет! С другой стороны, я почему-то, несмотря на годы учебы, постоянно нуждался в новых подтверждениях, что старики не обманули меня, к примеру, не внушили чего-то, чего нет.

Я помню, сколько времени я сам был под впечатлением собственной работы, когда показал бойкому московскому парню лет двадцати пяти карандаш и перекрыл ладонью чело. И он забыл, что это… И забыл крепко, но настолько не хотел сдаваться, что, очевидно, продолжал и продолжал делать усилия, чтобы пробить помеху. И потом, когда я спрашиваю его уже про что-то другое, из него вдруг выпрыгивает: — Карандаш!
Нет, не думайте, что я сам не осознаю, как неожиданно звучит то, что я рассказываю о сознании. Но это не важно. Важно другое: что будет, если от этого отмахнуться, а оно в действительности так?

Я скажу, что. Вы спокойно проживете свою жизнь, и уже ничто не собьет вас с избранного пути. Потому что по сравнению с тропой, которая начинается с этой развилки, все остальные дороги, трассы, пути и коридоры — это все тот же привычный проход из юности в старость.

Источник.